Тысяча душ - Страница 68

В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.

– Ну, послушай, друг мой, брось книгу, перестань! – заговорила Настенька, подходя к нему. – Послушай, – продолжала она несколько взволнованным голосом, – ты теперь едешь… ну, и поезжай: это тебе нужно… Только ты должен прежде сделать мне предложение, чтоб я осталась твоей невестой.

Холодный пот выступил на лбу Калиновича. «Нет, это не так легко кончается, как мне казалось сначала!» – подумал он.

– Что ж? Сделаю ли я предложение, или нет, я думаю, это все равно, – проговорил он.

– Равно?.. Как ты странно рассуждаешь!

– Решительно все равно, – повторил Калинович.

– А если это отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря… когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей. Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя выхожу.

Что мог против этого сказать Калинович? Но, с другой стороны, требование Настеньки заставляло его сделать новый бесчестный поступок.

«Ну, – подумал он про себя, – обманывать, так обманывать, видно, до конца!» – и проговорил:

– Если я действительно внушаю такое странное подозрение Петру Михайлычу и если ты сама этого желаешь, так, дорожа здешним общественным мнением, я готов исполнить эту пустую проформу.

Тон этого ответа оскорбил Настеньку.

– Ты точно не желаешь этого и как будто бы уступку делаешь! – сказала она, вся уже вспыхнув.

Калинович обрадовался. Немногого в жизни желал он так, как желал в эту минуту, чтоб Настенька вышла по обыкновению из себя и в порыве гнева сказала ему, что после этого она не хочет быть ни невестой его, ни женой; но та оскорбилась только на минуту, потому что просила сделать ей предложение очень просто и естественно, вовсе не подозревая, чтоб это могло быть тяжело или неприятно для любившего ее человека.

– Ты сегодня же должен поговорить с отцом, а то он будет беспокоиться о твоем отъезде… Дядя тоже наговорил ему, – присовокупила она простодушно.

– Хорошо, – отвечал односложно Калинович, думая про себя: «Эта несносная девчонка употребляет, кажется, все средства, чтоб сделать мой отъезд в Петербург как можно труднее, и неужели она не понимает, что мне нельзя на ней жениться? А если понимает и хочет взять это силой, так неужели не знает, что это совершенно невозможно при моем характере?»

Кашель и голос Петра Михайлыча в кабинете прервал его размышления.

– Папаша проснулся; поди к нему и скажи, – сказала Настенька. Калинович ничего уж не возразил, а встал и пошел. Ему, наконец, сделалось смешно его положение, и он решился покориться всему безусловно. Петр Михайлыч действительно встал и сидел в своем кресле в глубокой задумчивости.

Калинович сел напротив. Старик долго смотрел на него, не спуская глаз и как бы желая наглядеться на него.

– Итак, Яков Васильич, вы едете от нас далеко и надолго! – проговорил он с грустною улыбкою. Кроме Настеньки, ему и самому было тяжело расстаться с Калиновичем – так он привык к нему.

– Да, – отвечал тот и потом, подумав, прибавил: – прежде отъезда моего я желал бы поговорить с вами о довольно серьезном деле.

– Что такое? – спросил торопливо Петр Михайлыч.

– С самого приезда я был принят в вашем семействе, как родной, – начал Калинович.

Петр Михайлыч кивнул головой; в лице его задвигались все мускулы; на глазах навернулись слезы.

– Вашим гостеприимством я пользовался, конечно, не без цели, – продолжал Калинович.

– Да, да, – проговорил старик.

– Мне нравится Настасья Петровна…

– Да, да, – проговорил Петр Михайлыч.

– Теперь я еду и прошу ее руки, и желаю, чтоб она осталась моей невестой, – заключил, с заметным усилием над собой, Калинович.

– Да, да, конечно, – пробормотал старик и зарыдал. – Милый ты мой, Яков Васильич! Неужели я этого не замечал?.. Благослови вас бог: Настенька тебя любит; ты ее любишь – благослови вас бог!.. – воскликнул он, простирая к Калиновичу руки.

Тот обнял его.

– Эй, кто там?.. Палагея Евграфовна!.. – кричал Петр Михайлыч.

Палагея Евграфовна вошла.

– Поди позови Настю… Яков Васильич делает ей предложение.

При этом известии экономка вспыхнула от удовольствия и пошла было; но Настенька уже входила.

– Настасья Петровна, – начал Петр Михайлыч, обтирая слезы и принимая несколько официальный тон, – Яков Васильич делает тебе честь и просит руки твоей; согласны вы или нет?

– Я согласна, папа, – отвечала Настенька.

– Ну, и благослови вас бог, а я подавно согласен! – продолжал Петр Михайлыч. – Капитана только теперь надобно: он очень будет этим обрадован. Эй, Палагея Евграфовна, Палагея Евграфовна!

– Да что вы кричите? Я здесь… – отозвалась та.

– Как на вас, баб, не кричать… бабы вы!.. – шутил старик, дрожавший от удовольствия. – Поди, мать-голубка, пошли кого-нибудь попроворней за капитаном, чтоб он сейчас же здесь был!.. Ну, живо.

– Кого послать-то? Я сама сбегаю, – отвечала Палагея Евграфовна и ушла, но не застала капитана дома, и где он был – на квартире не знали.

– Как же это?.. Досадно!.. – говорил Петр Михайлыч.