Тысяча душ - Страница 158

158

В следующем, 1856 году работа над ним была прервана длительной поездкой в Астрахань. «За роман не принимался, – сообщал Писемский Краевскому 2 июня 1856 года, – и покуда не кончу своего вояжа, заняться им не могу: совершенно другое в голове. Рассчитываю на осень, когда возвращусь в деревню, и если только мое здоровье не расстроится еще более, то есть окончательно, то печатание вам можно будет начать с генварской книжки будущего, 1857 года».

Но печатание «Тысячи душ» было снова отложено. Для ее окончания потребовалось еще почти полтора года. Над третьей и четвертой частями романа Писемский продолжал работать в январе – апреле 1858 года, когда первые его части уже печатались в журнале. «Занят я теперь по горло окончанием моего романа, – писал он А.Н.Островскому 19 апреля 1858 года, – которого три части сбыл, наконец, но как пройдет 4-я цензуру – неизвестно!».

«Тысяча душ» печаталась в пору относительного послабления цензурных требований, и поэтому первые три части романа были пропущены, по-видимому, без существенных изменений. Зато четвертая встретила значительные препятствия и была разрешена главным образом благодаря энергичному содействию И.А.Гончарова. Через семнадцать с лишним лет после опубликования романа, в дни двадцатипятилетия своей литературной деятельности, Писемский с благодарностью напомнил Гончарову об этой его услуге: «Вы знаете, как я высоко всегда ценил ваши литературные мнения и как часто и много пользовался вашими эстетическими советами и замечаниями. Но помимо этого вы были для меня спаситель и хранитель цензурный: вы пропустили 4-ю часть «Тысячи душ» и получили за это выговор. Вы «Горькой судьбине» дали возможность увидать свет божий в том виде, в каком она написана «.

«Тысяча душ» была задумана в глухую пору «мрачного семилетия» и закончена в условиях общественного подъема конца 1850-х годов. Естественно, что значительный поворот в политической и общественной жизни, происшедший за эти годы в России, не мог не отразиться на процессе создания этого социально насыщенного романа. Поэтому изучение этого процесса могло бы дать весьма ценные материалы для понимания «Тысячи душ». Однако главные документы, необходимые для такого изучения, – рукописи первых трех ее частей – не сохранились. То, что дошло до нас (переписка Писемского со своими современниками, рукопись четвертой части), позволяет проследить основные этапы работы над романом лишь в самых общих чертах.

Первые высказывания Писемского о «Тысяче душ» свидетельствуют о том, что на ранней стадии воплощения замысла в основе сюжета должна была быть история писательской карьеры главного героя романа. В связи с этим предполагалось, по-видимому, более широко, чем в окончательном тексте, привлечь факты литературного быта того времени. В декабре 1853 года Писемский сообщил А.Н.Майкову: «…начал новый и очень длинный, длинный роман, написал две главы – сюжет долго рассказывать, я говорил об нем Панаеву, спроси, если любопытно, у него, но только выведется литератор не по призванию, а из самолюбия. Петербург я трону, но, не бойся, не ошибусь, потому что возьму из него только то, что хорошо узнал и знал еще прежде. В отношении петербургских литераторов я скажу откровенно, что они, не говоря уже про вашу милость, ей-богу понравились мне лучше московских, не тартюфят, по крайней мере, тогда как там (всюду почти) встречаешь лицемерие, ханжество… и возму(ти)тельное, безсмысленное славянофильство в одном кружку, собственно, московском, и бездарное педантство в другом – петербургском». Этому замыслу соответствовало и первоначальное название романа: «Умный человек».

О дальнейшей эволюции замысла романа можно судить по следующему высказыванию его автора в письме А.Н.Майкову от 1 октября 1854 года: «Не знаю, писал ли я тебе об основной мысли романа, но во всяком случае вот она: что бы про наш век ни говорили, какие бы в нем ни были частные проявления, главное и отличительное его направление – практическое: составить себе карьеру, устроить себя покомфортабельнее, обеспечить (св) будущность свою и потомства своего – вот божки, которым поклоняются герои нашего времени, – все это даже очень недурно, если ты хочешь: стремление к карьере производит полезное трудолюбие, из частного комфорта слагается общий комфорт и так далее, но дело в том, что человеку, идущему, не оглядываясь и не обертываясь никуда, по этому пути, приходится убивать в себе самые благородные, самые справедливые требования сердца, а потом, когда цель достигается, то всегда почти (человек) он видит, что стремился к пустякам, видит, что по всей прошедшей жизни подлец и подлец черт знает для чего!».

Теперь, как это можно судить по только что цитированному изложению, тема романа приобрела большую социальную остроту. На этой стадии работы над романом история литературных занятий героя, по-видимому, уже отодвинулась на второй план: литератор «не по призванию, а из самолюбия» едва ли мог быть назван подлецом. Теперь уже речь идет преимущественно о служебной карьере героя.

Но характеристика главного героя в журнальном тексте «Тысячи душ» значительно смягчена. Особенно явственно стремление Писемского реабилитировать своего героя в четвертой части романа (см. вступительную статью, т. I, стр. 27—30). С особенной наглядностью это старание превратить Калиновича из «подлеца» в положительного общественного деятеля сказалось в рукописи четвертой части романа, хранящейся в Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (Собрание отдельных поступлений 1947 года, No 227). Эта рукопись является копией, по-видимому, первой редакции четвертой части «Тысячи душ». На полях и между строк этой копии имеются многочисленные поправки и вставки, сделанные рукою Писемского. В результате этой переработки сложилась вторая редакция заключительной части романа. Однако текст второй редакции во многом отличается от журнального текста четвертой части романа. Это заставляет предположить, что существовала еще одна, третья, редакция четвертой части, с которой и производился набор журнального текста.

158