Тысяча душ - Страница 57

– Князю надобно кланяться, – заметил тот.

– Ну, батюшка, дуры ведь мы: не знаем. Извини нас на том, – отвечала баба и отошла.

Потом опять стали посылать Палагею. Она не шла.

– Да что нейдешь, модница?.. Чего не смеешь?.. О! Нате-ка вам ее! – сказала лет тридцати пяти, развеселая, должно быть, бабенка и выпихнула Палагею.

– Ой, согрешила! Что это за бабы баловницы! – проговорила Палагея; впрочем, подошла к столу и, отпив из поднесенного ей стакана половину, заморщилась и хотела возвратить его.

– Что ж, допивайте! – сказал ей дворецкий.

– Ой, сударь, не осилишь, пожалуй! – отвечала Палагея, однако осилила и сверх этого еще выпила огромный ковш пива.

За Палагеей вышла веселая бабенка. Она залпом хватила стакан водки и тут же подозрительно переглянулась с молодым княжеским поваренком.

К водке нашлась только еще одна охотница, полуслепая старушонка, гладившая княжну по плечу. Ее подвела другая человеколюбивая баба.

– Поднеси, батюшка, баушке-то: пьет еще старая, – сказала она дворецкому.

Тот подал. Старуха высосала водку с большим наслаждением, и, когда ей в дрожащую руку всунули середку пирога, она стала креститься и бормотать молитву.

После нее стали подходить только к пиву, которому зато и давали себя знать: иная баба была и росту не более двух аршин, а выпивала почти осьмушку ведра.

Забродивший слегка в головах хмель развернул чувство удовольствия. Толпа одушевилась: говор и песни послышались в разных местах. Составился хоровод, и в средине его начала выхаживать, помахивая платочком и постукивая босовиками, веселая бабенка, а перед ней принялся откалывать вприсядку, как будто жалованье за то получал, княжеский поваренок.

Гораздо подалее, почти у самых сараев, собралось несколько мужиков и запели хором. Всех их покрыл запевало, который залился таким высоким и чистейшим подголоском, что даже сидевшие на террасе господа стали прислушиваться.

– C'est charmant, – проговорил князь, обращаясь к толстяку.

– Oui, – отвечал тот.

– Интересно знать, кто это такой? – сказал князь, вслушиваясь еще внимательнее.

– Это мой кучер, ваше сиятельство, – сказал, вскакивая, становой пристав.

– Прекрасно, прекрасно! – проговорил князь.

Становой самодовольно улыбнулся.

– Больше за голос и держу ваше сиятельство; немец по фамилии, а люблю русские песни, – проговорил он.

– Прекрасно, прекрасно! – повторил князь. – Только надобно бы его сюда поближе, – отнесся он к Четверикову.

– Oui! – отвечал тот.

– Сейчас, ваше сиятельство, – подхватил становой и убежал.

Через несколько минут он подвел запевалу к террасе. По желанию всех тот запел «Лучинушку». Вся задушевная тоска этой песни так и послышалась и почуялась в каждом переливе его голоса.

Княгиня, княжна и Полина уставили на певца свои лорнеты. М-r ле Гран вставил в глаз стеклышко: всем хотелось видеть, каков он собой. Оказалось, что это был белокурый парень с большими голубыми глазами, но и только.

– Какое прекрасное лицо! – отнеслась Полина к Калиновичу.

– Да, – едва нашелся тот отвечать.

Его занимало в эти минуты совершенно другое: княжна стояла к нему боком, и он, желая испытать силу воли своей над ней, магнетизировал ее глазами, усиленно сосредоточиваясь на одном желании, чтоб она взглянула на него: и княжна, действительно, вдруг, как бы невольно, повертывала головку и, приподняв опущенные ресницы, взглядывала в его сторону, потом слегка улыбалась и снова отворачивалась. Это повторялось несколько раз.

Когда певец кончил, княгиня первая захлопала ему потихоньку, а за ней и все прочие. Толстяк, сверх того, бросил ему десять рублей серебром, князь тоже десять, предводитель – три и так далее. Малый и не понимал, что это такое делается.

– Подбирай деньги-то! Что, дурак, смотришь? – шепнул ему стоявший около становой.

– Понравилось, видно, вам? – отнесся инвалидный начальник к почтмейстеру, который с глубоким вниманием и зажав глаза слушал певца.

– Пение душевное… – отвечал тот.

– То-то пение душевное; дали бы ему что-нибудь! – подхватил инвалидный начальник, подмигнув судье.

Почтмейстер вместо ответа поднял только через крышу глаза на небо и проговорил: «О господи помилуй, господи помилуй!»

Музыканты генеральши в это время подали в зале сигнал к танцам, и все общество возвратилось в комнаты. Князь, Четвериков и предводитель составили в гостиной довольно серьезную партию в преферанс, а судья, исправник и винный пристав в дешевенькую.

Калинович подошел было ангажировать княжну, но Кадников предупредил его.

– Я ангажирована, monsieur Калинович, – отвечала она каким-то печальным голосом.

Калинович изъявил поклоном сожаление и просил ее по крайней мере на вторую кадриль.

– Непременно… очень рада… а то мой кавалер такой ужасный! – отвечала княжна.

Калинович еще раз поклонился, отошел и пригласил Полину. Та пожала ему с чувством руку. Визави их был m-r ле Гран, который танцевал с хорошенькой стряпчихой. Несмотря на счастливое ее положение, она заинтересовала француза донельзя: он с самого утра за ней ухаживал и беспрестанно смешил ее, хоть та ни слова не говорила по-французски, а он очень плохо говорил по-русски, и как уж они понимали друг друга – неизвестно.

Инвалидный начальник, хотя уж имел усы и голову седые и лицо, сплошь покрытое морщинами, но, вероятно, потому, что был военный и носил еще поручичьи эполеты, тоже изъявил желание танцевать. Он избрал себе дамою дочь исправника и стал визави с Кадниковым.

Чтоб кадриль была полнее и чтоб все гости были заняты, княгиня подозвала к себе стряпчего и потихоньку попросила его пригласить исправницу, которая в самом деле начала уж обижаться, что ею вообще мало занимаются. Против них поставлен был маленький князек с мистрисс Нетльбет, которая чопорно и с важностью начала выделывать chasse en avant и chasse en arriere.